«Хм, у вас пониженное давление. Давайте измерим его снова через полчаса. Вы случайно не беременны? А, стоп, конечно, нет. Вам же недавно удалили матку». Медсестра сконфуженно хмурится, ловко управляясь с приготовленными для меня антикоагулянтами — кроворазжижающими препаратами, после укола которых на животе остаются созвездия из синяков. Я спокойна — уже привыкла к вопросам медиков о моей фертильности. Обычно на такие реплики реагирую отрепетированными шутками, чтобы врачам не было неловко напоминать молодой женщине о том, чего у нее никогда не будет.
Вечером накануне дня операции по удалению матки я лежу на кровати в больничной палате, прижимая колени к груди и вцепившись в плюшевого мишку. Суровая медсестра модельной внешности по моей просьбе гуглит ответы на самые нелепые вопросы о предстоящем: что врачи будут делать с маткой, которую скоро удалят, какой она будет формы, случится ли у меня какой-нибудь гормональный выброс — вроде жуткого ПМС, но без месячных? Еще я прошу ее погуглить, что будет с моими яичниками и успею ли я заморозить яйцеклетки до того, как наступит преждевременная менопауза.
На самом деле я никогда не сомневалась в том, что однажды стану матерью. В детстве засовывала под рубашку кучу белья и, довольная, разгуливала по гостиной. Позже, надевая силиконовый живот для роли в своем сериале «Девочки», гладила его с такой естественной легкостью, что даже суровые парни из съемочной группы начинали относиться ко мне бережнее и нежнее. Беременность всегда казалась мне прекрасным естественным состоянием. Но я знала и кое-что еще. И знала это так же хорошо, как и то, что хочу ребенка: с моей маткой определенно что-то не так.
Я боролась с эндометриозом почти десять лет, перенесла девять операций, но ни один врач никогда не говорил напрямую, что моя матка бракованная. Да, они говорили, что у меня есть предрасположенность к выкидышам, что мне не нужно тянуть с беременностью и все такое. А иногда после очередного вагинального УЗИ (я прошла их более сорока) доктора ахали: «Посмотрите на эти фолликулы! Будьте бдительны, иначе в ближайшие дни есть риск забеременеть!» Я вежливо улыбалась, но сама совершенно четко осознавала: внутри меня — черная дыра, пустое пространство. И это все, что я когда-либо смогу увидеть на УЗИ.
В августе 2017-го мой эндометриоз становится особенно болезненным. И до ноября я пытаюсь научиться жить с новым уровнем боли. Это превращается в мою вторую работу — я хожу на терапию тазового дна, на массаж, на болеутоляющие процедуры, цветотерапию, иглоукалывание, йогу и даже совершаю единичный (и ужасающий) визит к специалисту по вагинальному массажу. Да, я решительно настроена перехитрить организм. Но счет явно не в мою пользу. В какой-то момент, окончательно измученная болью, я спрашиваю врача, стоит ли мне подумать об удалении матки. «Поживем — увидим», — отвечает врач. Через два дня (всегда считала этот срок достаточным для того, чтобы и пожить, и увидеть) я снова иду в больницу и объявляю, что не уйду, пока они не избавят меня от боли и заодно от матки. Нет, правда, просто выньте ее из меня! Я серьезно!
Врачи относятся к моей просьбе без энтузиазма. Доктору нужны веские доказательства того, что такое серьезное вмешательство будет оправданным. И поэтому, находясь под действием сильнейшего обезболивающего (я против наркотиков, для меня длительное употребление таких препаратов — не выход), пишу эссе на тысячу слов о том, почему в данных обстоятельствах я смогу справиться с потерей матки до того, как мне исполнится 32.
«Я знаю, что гистерэктомия не может быть единственным выходом для всех пациенток с эндометриозом, — пишу я, — и знаю, что операция не гарантирует мне стопроцентного избавления от боли. Но вы должны разрешить мне эту операцию хотя бы потому, что разделяете важную и, на мой взгляд, очень феминистскую точку зрения: женщина должна сама решать, как именно ей жить в расцвете детородного возраста».
Близкие меня поддерживают, потому что просто хотят снова видеть меня счастливой. Кажется, они в первый раз в жизни действительно испугались за меня. Когда я сплю, отец даже проверяет у меня дыхание, тихонько прислонившись к моей груди. Мой прекрасный бойфренд вместе со мной переживает всю эту боль, заботясь обо мне и опекая. Но он должен уехать по работе, и я понимаю: мы теряем друг друга. Я угрюмая и отстраненная. Я абсолютно пассивна. Он снова и снова напоминает, что я все еще женщина и все еще жива, но скоро мы будем спать раздельно, и я опять останусь один на один с суровой реальностью.
Мой врач делает запись в карте и советует проконсультироваться у другого специалиста. Тот предлагает пройти еще несколько обследований, чтобы не сомневаться: операция нужна. Через шесть дней отсрочки и последних попыток побороть боль, сохранив при этом матку, мне выполняют процедуру раскрытия шейки и делают выскабливание, но что-то идет не так — в итоге я семь часов корчусь под капельницей с препаратом, стимулирующим роды. Моя спина скована схватками, я хрюкаю как какой-нибудь толстяк на теннисном корте. Но при этом совершенно четко осознаю: именно сейчас я чувствую нечто близкое к тому, что ощущают женщины во время родов. И кажется, именно сейчас врачи наконец готовы признать: моя матка — пустоцвет, мертвый дом.
Утром перед операцией я едва сдерживаю слезы, но когда родственники идут за моей каталкой по пути в операционную, продолжаю традиционно хохмить. «Эй, кто-нибудь еще из присутствующих хочет расстаться с маткой? Слышала, в операционной проходит акция «две по цене одной». Пап, ты точно не желаешь присоединиться?» На самом деле мне больше всего на свете хочется разрыдаться, но я знаю: слезы сейчас неуместны. Мои всхлипывания легко можно принять за попытку спасовать. Но я уверена в своем решении. Да, я скорблю. Но ни в чем не сомневаюсь.
В операционной милый анестезиолог с Гаити доктор Лаллеменд разрешает мне включить любимую песню Рианны. Я пытаюсь осознать серьезность ситуации и понимаю, что у меня все еще есть шанс сбежать, отказаться от всего этого прямо сейчас. И я отказываюсь — отказываюсь от консервативного лечения. И от боли. Лекарство поступает в кровь, картинка перед глазами мутнеет. Я наконец-то перестаю чувствовать боль.
Я отхожу от наркоза, окруженная родными и врачами. Последние сообщают: интуиция меня не подвела, состояние матки оказалось хуже, чем они могли себе представить. Помимо эндометриоза, странного толстого новообразования, и перегородки прямо посередине матки, у меня было ретроградное кровотечение — месячные работали как бы в обратную сторону, и живот был полон крови. Мой яичник был оттеснен в область крестца. А о слизистой оболочке своей матки я даже говорить не хочу. Единственной красивой деталью было то, что орган, который по всем законам физиологии должен иметь форму лампочки, был скорее похож на сердце.
Прошло несколько месяцев. Несмотря на осложнения, я выздоравливаю рекордно быстро. Пока, правда, немного хромаю — после операции у меня случилось защемление нерва в тазобедренном суставе. Но я разрабатываю ногу так же отчаянно, как разнашиваю новые сапоги Balenciaga — подарок, который я сделала самой себе после выписки из больницы. Мои мысли, состояние моей души — еще одна история. Во время болезни я так много сил и времени тратила на борьбу с болью, что не успевала полностью осознать страх или горе, попрощаться с мечтой о материнстве.
Я сделала выбор, который никогда не мог стать рациональным выбором для меня. Я плачу. В основном в душе или по дороге на уроки рукоделия, которые я недавно стала посещать (банально, правда?). Многие из моих подруг беременны или планируют. Я стараюсь справляться с такими новостями, прячу свою горечь. Пью слишком много шампанского на вечеринках по случаю чьей-то беременности — печальная старая тетя Лина. Но все же я счастлива за них. И не могу дождаться встречи с каждым из младенцев. «Беременные» УЗИ-снимки и милые фоточки из инстаграма не ранят меня так сильно, как в те времена, когда у меня еще была матка, пусть и бракованная.
Какое-то время назад я чувствовала, что у меня нет выбора, но теперь знаю: он есть. Скоро я выясню, есть ли яйцеклетки в моих яичниках, оставшихся где-то там, в пустоте по соседству с рубцовой тканью. Усыновление — еще одна захватывающая цель моей жизни. Со мной правда все в порядке. Будет. Очень скоро. Останется лишь эта история и мои шрамы, которые так хорошо затягиваются, что их даже сейчас уже почти не разглядеть.
Эндометриоз — одно из самых распространенных гинекологических заболеваний, при котором клетки внутреннего слоя матки разрастаются за пределы этого самого слоя. Симптомы — боль в тазовой области, боль при половом контакте и мочеиспускании, трудности с зачатием.
Выявить заболевание на ранних сроках крайне сложно: диагноз можно подтвердить только при помощи лапараскопии. В лечении применяются обезболивающие и гормональные препараты, плюс очаги заболевания удаляют хирургическим путем (гистерэктомия — удаление матки — в современной медицине практически не применяется). Ни консервативное, ни хирургическое лечение не гарантируют полного выздоровления: через пять лет после терапии рецидивы случаются у 50 % пациенток.
Фото: Getty Images; Splash News (1); Tim Hout