«Это настоящее горе — мне пришлось попрощаться с мечтой о материнстве»: Лина Данэм рассказала, как решилась удалить матку

Прогрессирующий и болезненный эндометриоз вынудил 31-летнюю актрису и режиссера Лину Данэм решиться на удаление матки. Врачи были против, но Лина настояла на операции. И рассказала Glamour почему.
Как лечить эндометриоз удаление матки

«Хм, у вас пониженное давление. Давайте измерим его снова через полчаса. Вы случайно не беременны? А, стоп, конечно, нет. Вам же недавно удалили матку». Медсестра сконфуженно хмурится, ловко управляясь с приготовленными для меня антикоагулянтами — кроворазжижающими препаратами, после укола которых на животе остаются созвездия из синяков. Я спокойна — уже привыкла к вопросам медиков о моей фертильности. Обычно на такие реплики реагирую отрепетированными шутками, чтобы врачам не было неловко напоминать молодой женщине о том, чего у нее никогда не будет.

Вечером накануне дня операции по удалению матки я лежу на кровати в больничной палате, прижимая колени к груди и вцепившись в плюшевого мишку. Суровая медсестра модельной внешности по моей просьбе гуглит ответы на самые нелепые вопросы о предстоящем: что врачи будут делать с маткой, которую скоро удалят, какой она будет формы, случится ли у меня какой-нибудь гормональный выброс — вроде жуткого ПМС, но без месячных? Еще я прошу ее погуглить, что будет с моими яичниками и успею ли я заморозить яйцеклетки до того, как наступит преждевременная менопауза.

Беременность всегда казалась мне прекрасным естественным состоянием.

На самом деле я никогда не сомневалась в том, что однажды стану матерью. В детстве засовывала под рубашку кучу белья и, довольная, разгуливала по гостиной. Позже, надевая силиконовый живот для роли в своем сериа­ле «Девочки», гладила его с такой естественной легкостью, что даже суровые парни из съемочной группы начинали относиться ко мне бережнее и нежнее. Беременность всегда казалась мне прекрасным естественным состоянием. Но я знала и кое-что еще. И знала это так же хорошо, как и то, что хочу ребенка: с моей маткой определенно что-то не так.

Лина Данэм на съемочной площадке сериала «Девочки»

Я боролась с эндометриозом почти десять лет, перенесла девять операций, но ни один врач никогда не говорил напрямую, что моя матка бракованная. Да, они говорили, что у меня есть предрасположенность к выкидышам, что мне не нужно тянуть с беременностью и все такое. А иногда после очередного вагинального УЗИ (я прошла их более сорока) доктора ахали: «Посмотрите на эти фолликулы! Будьте бдительны, иначе в ближайшие дни есть риск забеременеть!» Я вежливо улыбалась, но сама совершенно четко осознавала: внутри меня — черная дыра, пустое пространство. И это все, что я когда-­либо смогу увидеть на УЗИ.

Я объявила врачам, что не уйду, пока они не избавят меня от боли и заодно от матки. Нет, правда, просто выньте ее из меня!

В августе 2017-го мой эндометриоз становится особенно болезненным. И до ноября я пытаюсь научиться жить с новым уровнем боли. Это превращается в мою вторую работу — я хожу на терапию тазового дна, на массаж, на болеутоляющие процедуры, цветотерапию, игло­укалывание, йогу и даже совершаю единичный (и ужасающий) визит к специалисту по вагинальному массажу. Да, я решительно настроена перехитрить организм. Но счет явно не в мою пользу. В какой-то момент, окончательно измученная болью, я спрашиваю врача, стоит ли мне подумать об удалении матки. «Поживем — увидим», — отвечает врач. Через два дня (всегда считала этот срок достаточным для того, чтобы и пожить, и увидеть) я снова иду в больницу и объявляю, что не уйду, пока они не избавят меня от боли и заодно от матки. Нет, правда, просто выньте ее из меня! Я серьезно!

Врачи относятся к моей просьбе без энтузиазма. Доктору нужны веские доказательства того, что такое серьезное вмешательство будет оправданным. И поэтому, находясь под действием сильнейшего обезболивающего (я против наркотиков, для меня длительное употребление таких препаратов — не выход), пишу эссе на тысячу слов о том, почему в данных обстоятельствах я смогу справиться с потерей матки до того, как мне исполнится 32.

«Я знаю, что гистерэктомия не может быть единственным выходом для всех пациенток с эндометриозом, — пишу я, — и знаю, что операция не гарантирует мне стопроцентного избавления от боли. Но вы должны разрешить мне эту операцию хотя бы потому, что разделяете важную и, на мой взгляд, очень феминистскую точку зрения: женщина должна сама решать, как именно ей жить в расцвете детородного возраста».

Гистерэктомия не может быть единственным выходом для всех пациенток с эндометриозом.

Близкие меня поддерживают, потому что просто хотят снова видеть меня счастливой. Кажется, они в первый раз в жизни действительно испугались за меня. Когда я сплю, отец даже проверяет у меня дыхание, тихонько прислонившись к моей груди. Мой прекрасный бойфренд вместе со мной переживает всю эту боль, заботясь обо мне и опекая. Но он должен уехать по работе, и я понимаю: мы теряем друг друга. Я угрюмая и отстраненная. Я абсолютно пассивна. Он снова и снова напоминает, что я все еще женщина и все еще жива, но скоро мы будем спать раздельно, и я опять останусь один на один с суровой реальностью.

Мой врач делает запись в карте и советует проконсультироваться у другого специалиста. Тот предлагает пройти еще несколько обследований, чтобы не сомневаться: операция нужна. Через шесть дней отсрочки и последних попыток побороть боль, сохранив при этом матку, мне выполняют процедуру раскрытия шейки и делают выскабливание, но что-то идет не так — в итоге я семь часов корчусь под капельницей с препаратом, стимулирующим роды. Моя спина скована схватками, я хрюкаю как какой-нибудь толстяк на теннисном корте. Но при этом совершенно четко осознаю: именно сейчас я чувствую нечто близкое к тому, что ощущают женщины во время родов. И кажется, именно сейчас врачи наконец готовы признать: моя матка — пустоцвет, ­мертвый дом.

Мне делают выскабливание, но что-то идет не так — в итоге я семь часов корчусь под капельницей с препаратом, стимулирующим роды.

Утром перед операцией я едва сдерживаю слезы, но когда родственники идут за моей каталкой­ по пути в операционную, продолжаю традиционно хохмить. «Эй, кто-нибудь еще из присутствующих хочет расстаться с маткой­? Слышала, в операционной проходит акция «две по цене одной». Пап, ты точно не желаешь присоединиться?» На самом деле мне больше всего на свете хочется разрыдаться, но я знаю: слезы сейчас неуместны. Мои всхлипывания легко можно принять за попытку спасовать. Но я уверена в своем решении. Да, я скорблю. Но ни в чем не сомневаюсь.

В операционной милый анестезиолог с Гаити доктор Лаллеменд разрешает мне включить любимую песню Рианны. Я пытаюсь осознать серьезность­ ситуации и понимаю, что у меня все еще есть шанс сбежать, отказаться от всего этого прямо сейчас. И я отказываюсь — отказываюсь от консервативного лечения. И от боли. Лекарство поступает в кровь, картинка перед глазами мутнеет. Я наконец-то перестаю чувствовать боль.

ПОСЛЕ ОПЕРАЦИИ

«Это настоящее горе — мне пришлось попрощаться с мечтой о материнстве»: Лина Данэм рассказала, как решилась удалить матку
ГалереяCлайдов: 6
Смотреть галерею

Я отхожу от наркоза, окруженная родными и врачами. Последние сообщают: интуиция меня не подвела, состояние матки оказалось хуже, чем они могли себе представить. Помимо эндометриоза, странного толстого новообразования, и перегородки прямо посередине матки, у меня было ретроградное кровотечение — месячные работали как бы в обратную сторону, и живот был полон крови. Мой яичник был оттеснен в область крестца. А о слизистой оболочке своей матки я даже говорить не хочу. Единственной красивой деталью было то, что орган, который по всем законам физиологии должен иметь форму лампочки, был скорее похож на сердце.

Я сделала выбор, который никогда не мог стать рациональным выбором для меня. Я плачу. Я чувствовала, что у меня нет выбора, но теперь знаю: он есть. Усыновление — еще одна захватывающая цель моей жизни.

Прошло несколько месяцев. Несмотря на осложнения, я выздоравливаю рекордно быстро. Пока, правда, немного хромаю — после операции у меня случилось защемление нерва в тазо­бедренном суставе. Но я разрабатываю ногу так же отчаянно, как разнашиваю новые сапоги Balenciaga — подарок, который я сделала самой себе после выписки из больницы. Мои мысли, состояние моей души — еще одна история. Во время болезни я так много сил и времени тратила на борьбу с болью, что не успевала полностью осознать страх или горе, попрощаться с мечтой о материнстве.

Я сделала выбор, который никогда не мог стать рациональным выбором для меня. Я плачу. В основном в душе или по дороге на уроки рукоделия, которые я недавно стала посещать (банально, правда?). Многие из моих подруг беременны или планируют. Я стараюсь справляться с такими новостями, прячу свою горечь. Пью слишком много шампанского на вечеринках по случаю чьей-то беременности — печальная старая тетя Лина. Но все же я счастлива за них. И не могу дождаться встречи с каждым из младенцев. «Беременные» УЗИ-снимки и милые фоточки из инстаграма не ранят меня так сильно, как в те времена, когда у меня еще была матка, пусть и бракованная.

Какое-то время назад я чувствовала, что у меня нет выбора, но теперь знаю: он есть. Скоро я выясню, есть ли яйцеклетки в моих яичниках, оставшихся где-то там, в пустоте по соседству с рубцовой тканью. Усыновление — еще одна захватывающая цель моей жизни. Со мной правда все в порядке. Будет. Очень скоро. Останется лишь эта история и мои шрамы, которые так хорошо затягиваются, что их даже сейчас уже почти не разглядеть.

Эндометриоз — одно из ­самых распространенных гинекологических заболеваний, при котором клетки внутреннего слоя матки разрастаются за пределы этого самого слоя. Симп­томы — боль в тазовой области, боль при половом контакте и мочеиспускании, трудности с зачатием.

Выявить заболевание на ранних сроках крайне сложно: диагноз можно подтвердить только при помощи лапараскопии. В лечении применяются обезболивающие и гормональные препараты, плюс очаги заболевания удаляют хирургическим путем (гистерэктомия — удаление матки — в современной медицине практически не применяется). Ни консервативное, ни хирургическое лечение не гарантируют полного выздоровления: через пять лет после терапии рецидивы случаются у 50 % пациенток.

Фото: Getty Images; Splash News (1); Tim Hout