7 школьных учителей рассказывают, как выбрали свою профессию и что стало самым сложным (и самым интересным) в работе с детьми

Амина Дашкина, учитель английского языка 

«Я поняла, что хочу преподавать, когда училась в институте (МГЛУ. — Прим. ред.), вопрос был только где — в школе или вузе. Школа выбрала меня сама. Подруга прислала сообщение о том, что есть такая вакансия.  Я только выпустилась из института и решила сходить посмотреть. Сама не поняла, как оказалась на собеседовании. Мне понравилась будущая руководительница, на душе было комфортно, и я решила остаться», — Амина преподает в московской школе № 1454 уже три года, сначала вела английский в младших классах, сейчас переходит в среднюю школу, чтобы и дальше вести «своих детей», которые перешли в пятый, для которых она станет классным руководителем. «Если получится, хочу довести их до 11-го класса. Увидеть результат работы: ты их взяла во втором классе — и вот уже выпуск, какими они будут? Правда, когда я рассказала об этом одной из коллег, она ответила: «Ты хоть год в средней школе проработай сначала, потом говори». Столкновение ожидания и реальности уже было — в первый год работы: «Я с невероятными амбициями шла в школу. Мне казалось, что сейчас я приду — и все тут же свободно заговорят по-английски. А пришли дети, которые не знают алфавит, которым нужно объяснять, что и куда записать». Но разочарования от профессии не случилось: «У меня бывают моменты, когда я прихожу в школу и нет ощущения, что я на работе. Да, когда проверяешь тетради или тесты, это про работу. Но на уроке с детьми я могу ощущать себя как в полете. Наверное, это про призвание».

Ирина Белоусова, учитель русского языка, руко­водитель проекта «Одинаково разные» 

В 2016-2017 годах Европейский университет в Санкт-Петербурге закрыли, и Ирина Белоусова, которая собиралась там учиться в магистратуре, задумалась, что делать дальше. Она поехала преподавать русский язык и литературу в Калужскую область по программе «Учитель для России» и столкнулась с тем, чего не ожидала. «Когда­ мы с моими коллегами пришли в школу, оказалось, что там очень много детей-инофонов (то есть существующих в непривычной языковой среде. — Прим. ред.). В основном дети мигрантов — из Узбекистана, Таджикистана и Киргизии. Их было 400 человек на школу, примерно треть от общего числа учеников, и большинство из них почти не знали русский язык». В итоге мучались и дети, которых отправляли учиться в классы помладше ­(например, в 15 лет — в 5-й), и педагоги, которые не понимали, что делать. Все это мало способствовало образовательному процессу. Молодые учителя изучили опыт других стран и принялись внедрять его в жизнь. «Сначала мы сделали Школу выходного дня. По субботам собирали детей и готовились с ними к урокам. К ­концу года стало понятно, что это сработало на социализацию, но главная проблема — русский язык. Мы за лето разработали программу русского языка, купили учебники (у нас появился первый спонсор тогда), распределили детей по группам и начали вести занятия». Местное министерство образования инициативу поддержало в первый же год, но программа, которая называется теперь «Одинаково разные», работает как часть благотворительного фонда «Новый учитель», а Ирина ею руководит, из-за чего и осталась жить в Обнинске, уже перестав преподавать в школе. Надежду вернуться к работе с детьми она не теряет, но сейчас в первую очередь они с коллегами учат учителей учить — преподавать русский язык как иностранный и поддерживают их уже после прохождения курса, а также покупают для школ учебники. Пока проект работает в Калужской области, но в ближайших планах выход в Новосибирск, а может быть, со временем и на федеральный уровень. Как бы Ирина изменила школу? «Я бы хотела, чтобы школы научились ­принимать детей других культур. Это скажется дальше на том, какой страной мы станем. К нам 20 лет уже едут мигранты, и они будут так же приезжать, и то, какими эти дети выйдут из школы, важно для всей страны».

Арман Туганбаев, учитель математики 

Молодой учитель математики из Москвы попал в сводки новостей в прошлом году перед референдумом по поправкам в Конституцию. Арман Туганбаев рассказал у себя в фейсбуке, что учителей государственной школы, в которой он работал, принуждают регистрироваться в системе онлайн-голосования. «Это было прямым указанием директора. Но школа — это такая система, где не нужен приказ на бумажке, все всё понимают и так. Сначала пишут сообщение: «Дорогие друзья, мне кажется, что было бы очень всем удобно проголосовать онлайн». Игнорируешь. Потом говорят, что из департамента пришли списки тех, кто зарегистрировался, и этих людей оказалось очень мало. Это меня больше всего возмутило. Если у них есть списки тех, кто зарегистрировался, то они могут посмотреть и на то, кто и как голосует, о какой тайне голосования может идти речь? Мне начали объяснять, что можно проголосовать и против, но сама история, что я должен отчитываться о голосовании, для меня неприемлема». Арман уволился («Как бы я мог работать дальше и говорить детям, например, не списывать на экзамене, когда сам не лучше») и теперь работает в частной онлайн-школе «Le Sallay Диалог», ведь желание преподавать математику у него в районной школе не отбили. Просто ломать сложившуюся в государственных школах систему он больше не пытается: «Помню, как один ребенок с ошеломленными глазами спросил меня, почему я называю его на «вы», я ответил, что он не разрешил мне называть его на «ты», мы же незнакомые люди. Он был поражен, что я не собираюсь вторгаться в его пространство и строить его. Оказывается, достаточно не бить ребенка по рукам­, чтобы он полюбил твой предмет».

Наталия Меликаева, учитель ИЗО 

Москвичка Наталия Меликаева училась в МГТУ им. Косыгина на художника по костюму, но ближе к диплому поняла, что не хочет работать по профессии. Начались поиски себя, походы на разные курсы. Так она познакомилась с человеком, однокурсница которого уехала преподавать в деревню по программе «Учитель для России». «Мне хотелось чувствовать, что я делаю в жизни что-то важное. Я уже занималась благотворительностью, была наставницей девочки в детском доме, участвовала в поисках вместе с «Лизой Алерт». Когда я читала про программу, мне показалось, что здесь сложились все важные для меня ценности и цели. Так я оказалась в Нижегородской области и начала преподавать ИЗО своим прекрасным детям». «Учителем для России» может стать непрофессиональный педагог: по программе работать в глубинку на два года может поехать любой человек с высшим образованием, прошедший отбор. Наташа­ за то, чтобы развивать креатив не только на уроках. На весенних каникулах вместе с учениками сделала что-то вроде зоны отдыха — с одной расписной стеной и грифельной доской, чтобы дети рисовали на переменах. «Детям нужно присваивать то пространство, в котором они находятся, и для них это стало важным местом, которое они берегут, во многом потому, что сделали его сами».

Юлия Преснякова (инклюзивное ­образование), психолог и педагог-­дефектолог в школе №1465, Москва

Работать с детьми с РАС (расстройства аутистического спектра) психолог Юлия Преснякова начала, когда сама столкнулась с этой проблемой. «Когда моему сыну было три года, я сама поставила ему диагноз «аутизм», распознав все признаки. Прошла обучение (в принципе, я с тех пор так и не прекращала учиться) и ­начала с ним работать. Когда мы с ним добились определенных успехов, это заметили родители других детей, которые стали приглашать меня с ними работать». Сейчас Юлия работает в проекте «Инклюзия 1465», в рамках которого Центр проб­лем аутизма еще в 2012-м запустил программу инклюзивного обучения. Да, речь идет о том, что ребята с особенностями учатся вместе с самыми обычными детьми. Главная претензия скептиков к инклюзивному образованию — внимание учителя фокусируется на особенном ребенке, а все остальные оказываются сами по себе. «Это и миф, и не миф одновременно. Все зависит от того, как выстроена структура. Мы не отправляем неподготовленного ребенка к неподготовленному учителю. Ребенок со сложным поведением отправляется в общий класс, только когда мы уверены, что его пребывание там будет комфортным для всех». В этой системе у каждого ребенка есть тьютор, а его программой обу­чения занимается специальный «учитель ресурсной зоны». Отдельно работают и с учителями, и с обычными учениками, объясняя им, как вести ­себя с особенными детьми. Зачем все это нужно? «Школа — это микромодель общества. Дети больше нигде не получат такой социальный опыт. Я вижу, как у некоторых наших детей появляются социальные навыки только благодаря тому, что они находятся в школьной среде». А для чего нужна инклюзия всем остальным? Чтобы понять, что мир разный, и научиться быть сильными, помогая слабым. «Мы хотим сформировать общество, в котором люди с особенностями будут полноправными членами. Хотим, чтобы они могли работать, находиться в общественных местах, заниматься тем, что им интересно. Для учеников в нашей школе уже естественно, что рядом находятся дети с аутизмом или с синдромом Дауна, это их не пугает, они понимают, как себя с ними вести».

Вячеслав Стебеньков, учитель химии школы № 49, Екатеринбург 

Если бы среди учителей провели конкурс на креативность, Стебеньков, учитель химии из Екатеринбурга, претендовал бы на первый приз. Получая образование химика в вузе, Вячеслав, как и многие его однокурсники, пошел стажироваться в школу. «Наверное, главная сложность, с которой сталкивается любой учитель, — удержание внимания аудитории. Кто-то активно меняет способ подачи материала, кто-то чаще чередует теорию и практику. Я предпочитаю преподносить материал живо и интересно. И да, это вполне возможно даже для такой точной науки, как химия». В этом помогла мантия факультета Слизерин из «Гарри Поттера», в которой он начал «варить волшебное зелье» на уроках. Дети, конечно, были в восторге и, по словам учителя, обсуждали это потом целую неделю. «Одна из моих учениц потом даже сделала проект по истории химии и алхимии», — рассказывает Вячеслав. Сейчас помимо работы в школе он учится в аспирантуре и говорит, что многие удивляются, когда узнают, что учитель занимается не только преподаванием, но еще и наукой. А его подход к работе, наверное, лучше всего характеризует ответ на вопрос, как бы он хотел изменить российскую школу: «Мы живем в эпоху общедоступной информации, когда в интернете можно найти видеоролики, где рассказано все то, что можно найти в школьном курсе. Поэтому, мне кажется, учителям нужно учиться быть не столько источниками информации, а вдохновителями, которые пробуждают в учениках любовь и интерес к своим предметам».

Анастасия Пивоварова, учитель истории и обществознания 

«90 % новых собеседников, знакомясь со мной, удивляются, узнав о том, что я работаю учителем. Потом удивляются второй раз, когда я рассказываю, какие предметы преподаю. Я девушка с татуировками во всю руку, танцую стрип и обожаю ходить на рок-концерты. По-моему, в этом и есть основная проблема — глубокие стереотипы о многих социальных группах (учителях, женщинах и т. д.), сложившиеся в обществе. А для меня очень важно бороться со стереотипами, в том числе на собственном примере». Нестереотипная учительница из Петербурга влюбилась в историю как в предмет, еще когда сама была школьницей, поэтому поступление на истфак было неизбежным. В работе у Анастасии появились собственные ноу-хау — она вовсю использует музыку на уроках. «Вначале я включаю музыку любимых исполнителей, а затем выхожу на темы урока и цитирую строчки. Родилась­ такая практика оттого, что я очень долго слушаю группу Linkin Park и обращаюсь к их текстам. Однажды в Somewhere I Belong я обнаружила большое пересечение строк песни с идеями моего любимого философа Жан-Поля Сартра. Их я обычно проговариваю на уроках обществознания, объясняя темы «Человек» и «Свобода». Так и родился первый мой урок по песне». Темы «Человек» и «Свобода» отражаются и на «внеклассной работе» Насти. Она возглавляет питерскую ячейку независимого профсоюза «Учитель», который защищает права работников образования. Например, борется с ВПР — Всероссийскими проверочными работами, которые, по мнению членов профсоюза, только добавляют учителям возни с бумажками. Есть у Анастасии и мнение насчет новых законов, которые касаются ее предмета — истории. «Создается впечатление, что государство задалось целью взять историю под контроль. Чтобы далеко не ходить, вспомним новую комиссию по историческому просвещению, в которой нет ни одного историка. Я недавно дочитала книгу на тему исторической памяти Николая Эппле­ «Неудобное прошлое. Память о государственных преступлениях в России и других странах». Она очень сильно систематизирует и проблемы нашей страны, и примеры других стран по преодолению исторических травм. Один из главных выводов довольно прост: чтобы мы получили прививку от однобокого (государственного, например) варианта истории, мы как общество (как и каждый отдельный человек) должны буквально проработать трудный XX век истории нашей страны как собственную психотравму — и взять на себя ответственность».