Любовь в разрезе

Что чувствует хирург-пластик, оперируя жену? И что чувствует пациентка, когда врач является ее мужем? Яна Зубцова поговорила с известными врачами и их супругами и выяснила всю правду.
Пластические хирурги и их жены что чувствует мужврач и супругапациентка | Allure

После операции они сначала поссорились, потом помирились и только потом — поженились.

Отари Гогиберидзе и Яна ЛапутинаВместе 6 лет, количество операций: 1В том, что тридцатилетняя красавица и телеведущая Яна Лапутина сделала ринопластику, косвенно виновен ее папа, известный пластический хирург Евгений Лапутин. Как-то он пошутил, что носы растут всю жизнь и лет через сорок у дочки будет нос «картошкой». Этого оказалось достаточно, чтобы идея об операции проч­но застряла у Яны в голове. Хотя, строго говоря, нос у нее был вполне приличный. Множество людей живут с носа­ми гораздо ­бо­лее экзотичных форм. Но Яна не мыслит категориями «все живут, и ничего». Яна мыслит катего­риями «мне это надо!»Она чуть было не легла к папе на операционный стол, но внезапно передумала, а потом стало поздно: отец трагически погиб. Мысли о новом носе, а также о других таких же глупостях на время стали неактуальны. «Спустя пару лет у меня заболело ухо, я пошла­ к лору, и он сообщил, что у меня ­искривлена носовая перегородка и от этого я мучаюсь мигренью и аллергией. А если сделать ринопластику, то все пройдет, – рассказывает Яна. – И я тут же позвонила Отари». В тот момент они еще не были женаты. Почему она позвонила ему, а не какому-то другому хирургу? У них уже был роман? Версии расходятся. Яна говорит, что тогда еще не встречалась с Отари. Отари говорит, что он уже встречался с Яной. Истина лежит где-то посредине: они дружили, он уже был в нее влюблен, она еще не знала, влюб­лена ли в него. Но зна­ла, что он отличный хирург: «Я видела носы, которые он оперировал. Это ­прекрасные носы!» Предновогодние дни для пластических хирургов – горячее время. Все хотят прооперироваться и после каникул прийти в офис красавицей. Яна тоже ­решила оперироваться двадцать седьмого декабря. Накануне они все обсудили, порисовали на салфеточках будущий нос. Он еще пошутил: «Если не получится, не переживай – я на тебе женюсь!» Утром она приехала в клинику. Боялась ужасно. Надеялась, что у нее окажется что-то не так с анализами, и он отправит ее обратно. Попросила «отключить» ее еще в палате – чтобы не было этого долгого пути по коридору к операционной, когда идешь и думаешь: «На фига я ввязалась во все это?!» Редкой пациентке не приходят в голову подобные мысли.

«Проснулась я на столе от звука фена – так Отари сушил мне гипс на носу. Через три часа мама отвезла меня домой, через пять часов я, наевшись жареной картошки, которую она делает вкуснее всех на свете, уснула. Ночь была мучительнейшая. В ноздрях у меня стояли тампоны. Дышать мож­но было только ртом. Ужасно хотелось пить, но так как я не хотела получить лиш­ний отек, то не пила, а посасывала мокрую тряпочку... Утром раздался звонок. Это был Отари. Я рванула к дверям с криком: «Ни одного мужчину я не ждала так, как тебя!!!» Отари вытащил тампоны, и жить стало легче. Гипс он снял ей в ночь с первого на второе января. «Я посмотрела в зеркало – все выглядело нормально. Кар­динальных перемен не было. Как я сейчас понимаю, это оптимальный результат пластической операции». Десятого января у нее были съемки, и да­же гример, который делал Яне макияж, ­ничего не заметил. Правда, полгода она не чувствовала кончик собственного носа. Так всегда бывает, пока нервные окончания не восстановятся. Яну это раздражало ужасно. Поженились Яна и Отари через год после операции. Теперь, спустя шесть лет, мне кажется, пора все же ответить на вопрос: он сделал ей новый нос потому, что к этому были показания? Или потому, что не мог ей отказать? Поверил ли он в историю про мигрень и аллергию из-за искривления носовой перегородки? Не был ли это просто каприз красивой девушки, которая хотела стать самой красивой?Мы встречаемся в его кабинете, ­Отари чудом выкраивает двадцать минут между консультациями, в па­ла­те его ждет пациентка после круговой подтяжки. «Я сказал Яне: если тебе это нужно – убеди меня. Я всегда так строю отношения с пациентами. Это правильнее, чем когда хирург убеждает пациента. Ей можно было поправить перегородку, конечно. И кончик был чуть-чуть квадратный. Мы его сгладили. Ничего сложного». Единственная сложность была в том, что Яна ему очень нравилась. Поэто­му до операции – и после нее – Отари ­волновался. А в процессе? «Это не первый раз, когда я кого-то из близких оперировал. У меня просто включает­ся кнопка: «Это – пациент». И все».В прошлом году у Яны и Отари родилась дочь Тая. После родов Яна начала забрасывать удочку, чтобы муж сделал ей грудь. Ей не нужен пятый размер, просто чуть побольше, так ее фигура будет гармоничнее. Он отказывается: «Мне и так нравится. И вообще, после маммопластики не рекомендуется в течение года беременеть. А у меня на Яну еще есть виды. Родит второго – тогда посмотрим». Яна однако не теряет надежды его убедить. Но при этом признается: «Если бы я по-настоящему хотела новую грудь, я бы уже нашла тот скальпель, который надо приставить к его горлу. Видимо, пока это из серии «мечты Элвиса Пресли о розовом «кадиллаке». Когда его спросили, почему он его не купит, ответ был: «Ну надо же мне о чем-то мечтать!» Я думаю, рано или поздно Яна добьется от Отари новой груди. И, ду­маю, это будет не последняя ее операция. «Есть вопросы, на которые я себе дав­но ответила, – подтвержда­ет мои мысли Яна. – Когда я начну стареть, реально стареть, я пойду и прооперируюсь. Я не буду терпеть этот «естественный» процесс».


Сергей и Ирина Блохины. Вместе 32 года, количество операций: 2Профессор Блохин известен тем, что в подавляющем большинстве случаев, когда речь заходит о круговой подтяжке, делает SMAS – операцию, при которой корректируется не только «лишняя» кожа, но и растянутые мышцы. Плюс этой операции – длительный эффект. Минус – длительный реабилитационный период. И вообще, чем обширнее операция, тем больше риск, больше крови, больше нервов и больше ответственности. Ответственности Блохин не боится, полумер не приемлет, говорит про себя: «Я не делаю «чуть-чуть», я – радикальный хирург». Про малоинвазивные методы отзывается с явным скепсисом:­ «Операции, которые не затрагивают­ мышцы, – это не операции. Отек спадет, и весь эффект коту под хвост. Многие хирурги просто боятся сложных операций, не умеют. Конечно, если кто-то этот SMAS делает по шесть-семь часов, тогда лучше пусть не берется за это. Недавно у одного хирурга женщина после операции умерла, слышали? Так что вы хотите, они семь часов ее оперировали! Что можно делать на лице семь часов? Объясните мне, я не понимаю. Я сейчас одну оперировал – лоб эндоскопическим методом, поднадкостничный лифтинг щек, SMAS, платизмопластику (операция по избавлению от второго подбородка) – и все за четыре часа!» Блохин оперирует уже больше трид­цати лет. За это время он избавился от всех иллюзий относительно женщин (если предположить, что они у него когда-то были); сделал бессчетное количество операций, руку набивал на реконструктивно-пластической хирургии в онкологическом центре, куда попал после института. У нас ­врачей с таким стажем и опытом – по пальцам пересчитать. Доктор Блохин даже полагает, что по пальцам одной руки, а не двух. Своей жене Ирине он сделал SMAS-лифтинг, когда ей было сорок три года. Достаточно рано, по средневзвешенному курсу. «Инициатива исходила от меня. Я посмотрел, что у нее лицо стало провисать, и сказал: «Пора! Ты моя жена, тебе надо прилично выглядеть». Ну и прооперировал. Как, что там – да я не помню уже ничего почти. Все нормально прошло. Как обычно. Ну и на десять лет вопрос был закрыт. Сейчас, правда, пора снова делать...» Я спрашиваю у Ирины, приятной, очень ухоженной женщины с мягкими повадками, совсем не похожими на манеры ее мужа: «Что, действитель­но он вот так скомандовал, и вы кротко собрали вещи – и в больницу?..» Она улыбается так, что сразу понятно – не все так просто.«Мы с ним вместе с тринадцати лет, представляете? – говорит Ирина. – Это была первая детская влюбленность, мы из одного города, я его ждала из армии, мы вместе учились в Первом мед­институте в Москве, правда, на разных факультетах – он на лечебном, а я на фармакологическом. Я его знаю прекрасно...» Ирина не заканчивает­ фразу, но я, кажется, понимаю, что она имеет в виду: грозный муж может кричать что угодно, кроткая жена сделает так, как кажется правильным ей. «Он говорил: «Ира, пора!» – продолжает Ирина. – Но я пропускала его слова мимо ушей, пока не созрела. Когда поняла, что вижу в зеркале не ту женщину, которой являюсь внутри, сказала: «Вот теперь пора!» Мы сели и поехали. Едем, он меня спраши­вает: «Страшно?» Я говорю: «Да!» Он: «Может, вернемся?» Я: «Не-е-е-ет!» Думаю, что на самом деле он больше боялся, чем я».

Некоторые мои коллеги надувают щеки и гарантируют: «Через две недели вы будете на работе!» Врут.

Ирина не похожа на тех женщин, которые, имея в мужьях пластического хирурга, каждый вечер обсуждают с ним свои возможные превращения. До сорока трех лет она ничего «такого» с собой не делала: ни грудь у нее ни разу не возникло желания новую завести, ни липосакцию бедер осуществить. «К кому-то другому я бы вряд ли на стол легла. А тут я на сто про­центов была уверена в результате. Но, конечно, я сделала это не для того,  чтобы он меня не стеснялся. Я сделала это для себя». Ирина убеждена, что это правильный шаг. И все равно три первых дня после операции, когда нарастал отек, были ужасными, и она спрашивала себя: «Зачем?!» Потом потихоньку начала себе нравиться. Потом к ней стали опять обращаться на улицах: «Девушка!» «Потом я почувствовала, что у ме­ня крылья за спиной выросли. Пошла в бассейн, похудела. Даже выучила английский язык! До операции мне казалось, я уже старая, мне поздно. А тут выяснилось – я ­молодая!»Через полгода после SMAS-лифтин­га Блохин сделал Ирине еще и блефаропластику. Чтобы глаза были такими же молодыми, как все лицо. А почему не сразу?.. Блефаропластику часто совмещают с лифтингом. Доктор Блохин отвечает в своем духе: «Я разнес их по времени, чтобы она могла мне обед готовить». У Ирины другая версия: «Он меня просто пожалел». Сам Блохин в этом никогда не признается.Необходимость повторного лифтинга Ирина видит сама: «Мне пятьдесят два года. Самое время. Если его упустить, эффект будет не такой хороший». Станет ли доктор Блохин использовать те же методы, что и десять лет назад? Он не видит смысла разговаривать про методы со мной: что я понимаю в методах? В них ничего не смыслят даже многие из тех, у кого есть медицинский диплом. Да, это будет сложнее – повтор­ные операции всегда сложнее. «Не знаю, открою – посмотрю, – говорит Блохин. – И не спрашивайте меня, сколько в этот раз будет длиться восстановительный период. Я хирург, а не гадалка. Я не знаю, как поведет себя организм в ответ на мои манипуляции. Некоторые мои коллеги надувают щеки и гарантируют: «Через две недели вы будете на работе!» Врут. В хирургии никто ничего не может ­гарантировать наверняка».


Марлен и Татьяна Суламанидзе. Вместе 35 лет, количество операций: 7На первый взгляд, у этой пары количество операций рекордное. Но ­Татьяна Суламанидзе в свои шестьдесят вовсе не производит впечатление «жертвы пластики». Она хорошо и очень естественно выглядит. Объясняется этот феномен тем, что подавляющее большинство операций, которые ей делал Марлен, проведены по методу, который изобрел он сам. Метод заключается в имплантации под кожу специальных нитей. Он препятствует возрастному «провисанию» тканей – птозу – и называется «Аптос». Сейчас «нитевые подтяжки» – ­обычное дело. Но в середине 1990-х Марлен первым догадался, что ме­ди­цинские нити, использующиеся в обычных хирургических операциях, если их специально обработать, мо­гут служить лицу надежным «каркасом». Были «золотые нити», которые не давали эффекта подтяжки, а только улучшали структуру кожи. Они ­дискредитирова­ли себя тем, что ­да­ва­ли эффект «стеганого одеяла», а нити Суламанидзе обещали хороший лифтинг. Эксперименты с нитями он проводил на себе. Вшил их в предплечье, ­чтобы посмотреть, как отреагируют ткани. А в числе первых десяти «нитевых» пациентов была Татьяна. «Тогда они еще даже не были запатентованы, это было сопряжено с миллионом бюрократических проволочек. Я оперировал на добровольцах, честно их предупреждал. И Татьяна сказала, что готова попробовать, – говорит Марлен со свойственным ему мягким кавказским акцентом и кавказским же юмором, который всегда присущ умным и тонким людям, родившимся в Грузии. – Она была ­камикадзе, да. Методика моя, но ­лицо-то ее, да». Имплантация нитей – не первая операция, которую Марлен сделал ­Татьяне. «За пару лет до этого мы делали глаза. Ей тогда было сорок три года. Обычная блефаропластика, лазерной еще не существовало. Показания – возраст. Она сама меня попросила и, если бы что-то прошло не так, конечно, запилила бы меня насмерть. Но если бы я повел ее к другому хирургу, она еще больше меня запилила бы. Так что, если вдуматься, у меня не было выхода, да».У этой обычной блефаропластики была одна особенность. Она проводилась под мест­ной анестезией: оказалось, что Татья­на боится общего наркоза больше, чем боли. И Марлен делал ей операцию, буквально глядя ей в глаза и рассказывая, как все хорошо и какая она молодец. И она почти не волновалась. А вот во время восстановительного пе­риода волновалась, спрашивала Марлена, все ли идет хорошо?.. Нет ли осложнений?.. «Ну, как все женщины, – философски говорит Марлен. – Я три­дцать лет оперирую, я уже привык». Вскоре после блефаропластики он и имплантировал Татьяне первую порцию нитей – вокруг глаз, чтобы избежать «гусиных лапок» и опущения бровей. Потом последовала легкая подтяжка щечно-скуловой области. Потом, спустя три года, – более серьезная подтяжка. И еще была платизмопластика – ликвидация второго подбородка. Один раз Марлен отказался опе­ри­ровать Татьяну. «Она мне проходу не давала, настаивала, чтобы я ей SMAS-лифтинг сделал, – рассказы­вает он. – Я говорю: «Сделаю, но только под нормальным наркозом». Она: «Нет, давай под местным». А это длитель­ная операция! Она: «Я пойду к друго­му врачу!» Я: «Если пойдешь – обратно можешь не возвращаться!» А недавно было несколько историй со смертель­ными случаями после наркоза... Так что эта тема у нас с повестки дня снята».

Блефаропластику Марлен делал Татьяне под местной анастезией. И одновременно гладил ее по голове и говорил: «Ты молодец. Все будет хорошо».

Татьяна подтверждает: да, она отказалась от идеи SMAS-лифтинга. Но будет повторять операции, которые уже сделала. Нитевые подтяжки, конечно, не гарантируют длительный эффект, их приходится делать раз в два года, если не хочешь стареть. Но зато они почти не травматичны, через неделю ничего не видно, и лицо очень естественное. Если Марлен устанет ей их делать, это уже не страшно. У них выросли сыновья, Георгий и Константин, тоже хирурги, Марлен их всему научил – последнюю операцию ей делал Георгий, отец потом узнал. «Имплантация нитей – это не страш­­нее, чем, например, удалить зуб, и для лю­­дей, которые, как я, боятся ­наркоза, единственный выход». А отеки, а синяки? «В пятницу я могу сделать операцию, а в понедельник выйти на работу. Да, что-то будет заметно, и что? Я же медик, косметолог, у меня к таким вещам, как синяки, отношение про­­­­­фес­сиональное». Кстати, ботокс Татьяна колет себе сама, пе­ред зеркалом. Мне интересно, будь у нее другая работа, делала бы она столько операций? «Конечно нет, – говорит Татьяна. – Но когда ты в профессии, это начинает играть гипертрофированную роль. Вы представьте, приходит красавица с едва наметившимися морщинками. И говорит: «Я не могу с этим жить!» А ты смотришь на себя в зеркало и понимаешь, что тебе-то уж точно есть что убрать. И что ты тоже не можешь с этим жить. Всякий раз, когда я сижу на консультации, я загораюсь сделать новую подтяжку».С момента, когда Марлен имплантировал Татьяне первые нити «Аптос», прошло почти двадцать лет. Теперь у него есть другие нити – они рассасываются через год, не оставляя в организме следов. В этом их плюс, в этом же и минус. Тем, кто может себе позволить раз в год делать подобные процедуры, Марлен рекомендует именно их. Его жена Татьяна останавливаться не собирается. И в самом деле – зачем останавливаться? Зубы же мы чистим каждый день. Подтяжка, которая проводится без наркоза и не наносит вреда организму, тоже вполне может воспри­ниматься как гигиеническая процедура, разве нет?

Фото: Егор Заика