Юлия Высоцкая: каково это — быть лысой

В детстве меня стригли коротко. Тогда было две стрижки – «Гарсон» и «Сесен «Вальс». Думаю, последняя была как‑то связана с Видалом Сассуном, но название переделали под советскую действительность. Косички мне никто не плел, все работали. Правда, себе мама делала какие‑то начесы, локоны, кудри. У нее были волосы по плечи – не очень густые, поэтому их приходилось все время укладывать. Это мне ужасно не нравилось. У многих детей так. Мама без косметики, умытая, волосы в пучок – мама домашняя. Если мама волосы взбила, стрелки навела, значит, мама куда‑то отправляется, а ты дома остаешься одна. Лет с 12 я стала волосы отращивать. Уже могла сама себе косу заплести.

Когда мы познакомились с Андреем Сергеевичем (режиссер Андрей Кончаловский, муж Юлии. – Прим. ред.), у меня были длинные волосы. Каштанового цвета. Он меня взял за руку и повел краситься – в блондинку. Сказал, что мне будет хорошо. Он режиссер, визуалист, человек из семьи великих художников. Надо было быть дурой, чтобы сопротивляться и го­ворить ему: «Нет-нет, у меня очень красивый натуральный цвет!»

Эксперименты с волосами – это игры. Любовные в том числе. Пигмалион и Галатея. Правда, про такие игры часто говорят со знаком минус. Предполагается, что она собой ничего не пред­ставляет, что он все из нее сделал. Но чтобы Микеланджело создал своего Давида, ему нужен был безупречный кусок мрамора. Не из каждого куска мрамора получится Пьета. Я понимаю, какой вклад в меня сделал мой любимый мужчина. Но знаю, и какой вклад сделала я в него.

Отсняли... И Андрей Серге­евич уехал. А я осталась в своем вагончике. Лысая. Одинокая. Плачущая.

В блондинку, кстати, меня покрасили в Лондоне, во время съемок «Одиссеи». Пенелопу играла Грета Скак­ки. Я спросила, кто ее красит, – и она дала мне своего колориста Марка. Он красил так, что никто даже подумать не мог, что от природы у меня дру­гой цвет волос. Увы, его уже нет в жи­вых – он покончил жизнь самоубийством. Теперь я хожу к Николе Кларк, креативному директору John Frieda в Лондоне. Она красит всех голливудских блондинок, включая ­Шарлиз Терон. Во взрослой жизни первый раз ме­ня подстригли коротко для фильма «Дом дураков». И вот теперь – для «Рая» (драма о судьбе русской эмигрантки Ольги выходит на экраны в октябре. – Прим. ред.).

Это было решение Андрея Серге­евича, режиссера фильма. По сце­нарию моя героиня сначала но­сит одну прическу в 1930‑е годы, по­том другую в 1940‑е, потом – вот эта стрижка почти налысо... Все проис­хо­дило прямо в гримерной. Андрей Сергеевич сидел там, и мы всей командой его уговаривали не стричь совсем коротко. Никто не верил, что он дойдет до конца. Сначала гример Лена Дмитриенко, с которой мы отработали весь фильм, «покусала» меня ножницами. Потом взяла в руки машинку. Сделала еще короче, потом – еще... Андрей Сер­геевич ­настаивал. И когда все свершилось, сказал: «­Гениально! Я всегда знал, что у тебя идеальный череп. Все будет супер, вот увидишь».

И все – в кадр. Я не успела ничего осознать. Сцена была тяжелая, эмоцио­нальная. Отсняли... И Андрей Серге­евич уехал. А я осталась в своем вагончике. Лысая. Одинокая. Плачущая. С ощу­щением, что я ребенок, который ­потерялся.

нужно быть твигги, чтобы носить платьишки с короткой стрижкой. А я в них выгляжу как сиротка после тифа

Мне не было себя жалко, я ­просто не знала, куда де­вать­ся. Домой ехать в таком виде? Вспомнилось, как мы однажды подстригли сына Петю. Когда ему было лет пять, ему отстригли длинные ан­гель­ские кудри почти под ноль. Они поехали стричься вдвоем. Петя дер­жал­ся изо всех сил, не плакал. Но, выйдя из парикмахерской, сказал: «Папа, а можно мы пойдем и купим мне парик?..» Не мороженое, а парик. Наверное, у меня в вагончике были ощу­щения как у Пети тогда.

Кстати, он меня очень поддержал. Сначала сказал: «Мам, мне кажется, ты очень худая». А потом подстригся так же. Остальные реагировали по‑разному, но никто мне не сочувствовал, глаза не отводил. Кто‑то воскликнул: «Так вы не блондинка!» Мужчины в этом плане очень наивны: ес­ли беленькая, значит, натуральная блондинка. Что касается реакции на стрижку... Есть умные мужчины, а есть общий поток. В общем потоке, как мне кажется, принято, чтобы у женщины были длинные волосы.

Я не смотрела на себя в мониторы. Ужаснее всего было, когда съемки за­кончились. Понадобилась пара дней, чтобы понять: это все‑таки случилось. Тогда я осознала, что это некрасиво, что нужно срочно делать с этим что‑то, что я себе не нравлюсь во всех проявлениях. И одетая, и раздетая, и с шапкой на голове, и без. И ничего меня не спасало. Длинные волосы можно собрать, распустить, накрутить (хотя Андрей Сергеевич про мои кудри говорит: «Ну, как все! Все в кудрях!»). Даже когда повязываешь на длинные волосы платок, выглядишь иначе. А тут хоть платок, хоть кепка... И шляпы, и кепки на коротких волосах на мне не работают. Тяжело было до начала февраля (­под­стригли меня 6 декабря). Когда волосы немного отросли, я поехала и покрасилась в Лондоне. Никола сделала ювелирную работу – раньше она красила меня два с половиной – три часа, а после стрижки – пять. Она наносила краску, затем чуть подравнивала какие‑то пряди, потом опять красила, сушила...

После этого мне стало легче. Я по­нимала, что нужно просто переждать. Мы когда‑то играли «Чайку», и коллега Ирина Розанова рассказала мне, как ее однажды подстригли так, что она неделю не выходила из дома и рыдала. Если бы я решила сделать что‑то с лицом, попала бы к плохому хирургу и не могла бы себя узнать, может, у меня тоже была бы такая реакция. Ну а волосы вырастут. Другое де­ло, что у меня медленно растут.

Осенью я ку­пила много ве­щей, которые не успела надеть до стрижки. Когда они теперь бу­дут надеты – не знаю. Платья Isabel Marant, женственные, летящие. Нужно быть Твигги, чтобы носить платьишки с ко­рот­кой стрижкой. А я в них вы­гля­жу как сиротка после тифа. Раньше можно было надеть грубые бо­тин­ки, нежное платье, жакет сверху, волосы летят, все нормально. Теперь я шучу: «У меня сегодня был шопинг получасовой в шкафу. Я не понимала, как что в нем оказалось и как я могу одно с другим поженить, – ничто ни с чем не женится».

С короткими волосами я стала но­сить больше майки, брюки. Тянет к маль­чишескому стилю – и это совсем не то, куда мне хочется, чтобы меня тянуло. Это какая‑то подчеркнутая эман­сипированность, которая наводит на мысли о нетрадиционной сексуальности. Я сейчас не про то – хорошо это или плохо. Даже если она есть, мне не кажется, что ее нужно подчеркивать.

Я не эмансипе ни разу, но у меня внутри какой‑то металл присутствует. С длинными волосами я выгляжу мяг­че, чем я есть на самом деле, и рада это­му. Мне так намного комфортнее – может быть, потому что я прячу свою жесткость за ними. Для телевизионных съемок одеваться стало сложнее. Если раньше можно было взять платьице Zara или Mango, то теперь нет. Нужно что‑то неузнаваемое. Подороже. Сиюминутное не работает с короткой стрижкой. Я стала сильнее краситься для съемок, мастер-классов. Иначе возникало ощущение болезненности.

В театре я стала носить парики. Сначала была ломка. Я была несчастна, ­ког­да первый раз в «Трех сестрах» вы­шла в парике. Это был обычный театральный парик. У меня внутри шла борьба – как кошки драли по сырому мясу. Парт­не­ры и зрители этого не видели. Не понимали, о чем мои переживания. Выгляжу хорошо, играю нормально. Все хорошо. А мне – плохо. Я очень благодарна Валентине Тихоновне Панфиловой – директору театра. Она единственная из всех меня услышала. Потащила в дорогущий магазин париков и купила для Раневской парик из настоящих волос. Для Маши из «Трех сестер» сделали с добавлением моих, тех самых, что мы отстригли. Это ощущение миллиметров на голове, ощущение живых волос или волос синтетических абсолютно меняет восприятие себя.

Юлия Высоцкая: каково это — быть лысой

Cлайдов: 4

Смотреть галерею

Я из тех артистов, которым тяжело смотреть на себя на экране. Дол­ж­но пройти время, что­бы я перестала себя воспринимать как себя. У меня нет претензий к тому, как я выгляжу. У меня они могут быть к тому, как я играю. Ес­ли актриса снимается в фильме, значит, она доверяет режиссеру. А если она доверяет режиссеру, она должна идти до конца. Артисты как дети – ожи­да­ют, что режиссер сделает их лучше и умнее. Чему‑то научит. Раскроет так, как никто другой. И Кончаловский уме­ет... Он относится к себе с чувст­вом юмора, к тому, что он делает. Это передается актерам и облегчает любую задачу. Я должна была озвучивать для «Рая» очень сложный кусок по‑французски. Я говорю на языке, но никогда его не ­изучала. А моя герои­ня – эмигрантка, дворянка, с хорошим образованием. Она может говорить с акцентом – все русские говорили с акцентом, – но она должна говорить очень грамотно и очень быстро. В эмоциональной сцене со слезами это сложно. А Кончаловский: «Да что ты! Сейчас быстро все сделаешь!» Вся эта работа заняла ­час-полтора. Огромная сцена на французском языке.

Я бы не стала стричься, если бы не доверяла режиссеру. Как я бы не стала раздеваться и делать многие другие вещи, если бы не верила до конца, что это нужно. Когда меня брили машинкой, я чувствовала гнев – к мужу, но не к режиссеру. Победила артистка. Если бы я просто пошла подстриглась, думаю, у меня были бы совсем другие переживания. А это было сделано для чего‑то, что, я надеюсь, имеет смысл. Может быть, фильму и не поможет, что Андрей Сергеевич так меня изменил. Но этого никто никогда не узнает – не будет сравнительной характеристики. «Вот, она сыграла эту сцену с волосами, а эту без!» Сделано так – едем дальше!

Фото: Павел Крюков

Ассистент фотографа: Павел Нотченко

Макияж и прическа: Надежда Князева/the agent

Серьги из белого золота с бриллиантами, «Ювелирный 1919», 169 000 руб.

Фото: Павел Крюков, Риа Новости, Архив Allure