В 2003 году американская писательница Донна Тартт наговорила для английской газеты The Guardian небольшое эссе, которое называлось This Much I Know. Приблизительно название эссе можно перевести как «Это я знаю» — и в нем содержались небольшие факты о биографии писательницы, в которых, скажем так, она сама была уверена на сто процентов и которые она – страшно непубличный человек – готова была раскрыть публике.
Это выражение — This much I know – я вспоминала все чаще и чаще, когда читала различные статьи и монографии, посвященные Мисе Натансон Эдвардс Серт, подруге Коко Шанель и известной парижской socialité начала 20-го века. Рассказы о Мисе изобилуют невероятными сюжетными поворотами, достойными пера даже не столь любившего ее Пруста, а скорее полетов фантазии безумно популярного чуть ранее Гастона Леру. Чего стоит одна история о том, как Женевьева Лантельм, любовница Альфреда Эдвардса – второго мужа Миси, – прежде чем собственно увести у нее мужа, пыталась соблазнить саму Мисю. Чего стоит бесконечно летающая воланчиком от одного биографа Миси к другому легенда о том, что престарелый Ренуар якобы умолял Мисю позировать ему с голой грудью (три раза!) и писал ей любовные письма, стоя одной ногой в вечности. Чего стоит, в конце концов, художник Пьер Боннар, который нарисовал, как Мися дерется с Женевьевой из-за нитки жемчуга.Ответ – ничего. This much I know.Наш единственный источник сведений о Мисе – биография Миси, написанная ей самой и написанная так, как если бы она сама была бы, скажем, Альфонсом Мухой или Климтом от литературы и не мыслила бы себе текст без ярких красок и смело рассыпанных по тексту узорами ар-деко многоточий, недомолвок и броских заявлений. Например, на следующий день после знакомства с Коко Шанель на званом обеде у французской актрисы Сесиль Сорель Мися примчалась к Шанель на рю Камбон, услышала, что там ее называют «Коко», и возмутилась: «Как столь выдающаяся женщина может позволить, чтоб ее называли таким вульгарным именем?» Имя не помешало Мисе в один день – по ее же собственным словам – воспылать к Коко сильными чувствами, к которым ее даже приревновал Эдвардс, но Мися за несколько часов знакомства уже поняла, что перед ней – новый символ эпохи и, как и положено отличному entrepreneur и «королеве Парижа», сделала все, чтобы звезда Шанель зажглась поярче.Это мы знаем.
Мися Серт с ее мемуарами, салонами, «прехорошенькими ножками», рассказами о коленках Ференца Листа, на которых она, гениальная маленькая музыкантша, сиживала в детстве, с ее платьями-безе и поджатыми детскими губками, с ее вечными эскападами и шлейфом талантов (Дягилев! Стравинский! Пикассо!), которым она помогла попасть в историю, в первую очередь примечательна тем, что вся она – не без собственной помощи, разумеется, стала чем-то вроде квинтэссенции эпохи. Воображаемой эпохи, разумеется – сжатой поздними ее обожателями до некоего беспрестанно меняющегося калейдоскопа образов, в котором не показывают войну и лишения, слабый свет и голые стены, а только – балеты, французский шик, кабриолеты, брови дугой, марсельские волны, твид, джерси, клетку, берет Пикассо и чтобы все это непременно еще плясало Нижинским под музыку Стравинского. Это мы знаем. И это и неправда – и правда, потому что в том месте, где наша мечта сливается с реальностью, и создается идеальное искусство.Поэтому новый парфюм в серии Les Exclusifs de Chanel – Misia – стал невероятно новым для восприятия не только потому, что его создал не Жак, а Оливье Польж. Это еще и редкое для современной парфюмерии творение – аромат-эпоха, который не зовет нас вперед, быть модными и современными, а призывает немного оглянуться назад, когда женщина могла быть удивительно притягательной и интересной, в прямом смысле слова не обнажая груди.
Мися Серт вслед за Шанель сделала ставку на женщин, которые сами создавали себе внешность, не дожидаясь, пока она автоматическим образом улучшится самостоятельно. Мися Серт – не будучи «красоткой записной» – сумела наполнить собой целую эпоху и стать ее лицом. И новый аромат Misia в чем-то по-хорошему огромен, как сама Мися, потому что он пахнет и той, ушедшей эпохой, и нашей ностальгией по ней. Это ровный пудровый запах, вытянуть который под силу только очень разумному парфюмеру: переложишь – и получится бабушкина польская косметика. Пожадничаешь – выйдет легкая нафталиновая тоска по былому. Но в «Мисе» пудровых нот как раз столько, сколько нужно для того, чтобы пахло винтажно, а не старьем. Пудра усилена розами, фиалками и бобами тонка – для сладости, но Misia – тот редкий случай, когда отдельные ноты совершенно не важны. Важен весь аромат целиком – тоненький как память, чуть по-военному железный и очень элегантный. Это не аромат-statement, не аромат-легенда, это аромат – полунамек и полутон, который пахнет нашими же собственными представлениями о том, как оно все было там, до нас, в мире, где женщины носили джерси и смешные купальные костюмы, возвращались домой под руку с Прустом и пахли пудрой и ирисом. Пахли так, как мы теперь это знаем.