"Мама, я не хочу худеть!"

Как и все девочки, я веду дневник. Как и все девочки, я его начинаю и бросаю. Мне ненавистно само слово «дневник» – от него два шага до ­какой-нибудь ужасной отметки или злобного учительского замеча­ния. Сейчас я живу в Анг­лии, в интернате, сама по себе, одна на свете. Но когда недавно приезжала в Москву и рылась в своих старых игрушках и бумагах, нашла старый дневник и удивилась, сколько времени прошло и насколько ничего не изменилось.

Это один из тех дневников, с которыми я играла пару дней, а потом теряла за комодом. В нем было заполнено две страницы. На первой – описание фильма «Мстители» и вывод: «Типичный американский фильм». А на второй был мой to do list: список основополагающих целей и задач. Первым пунктом там стояло «разобраться, что я чувствую к Антону», а вторым большими буквами было написано: «ПОХУДЕТЬ». Антона я, признаться, забыла, не разобравшись в чувствах, а вот ПОХУДЕТЬ я так и не смогла.

Наш дом был если не храмом, то часовней здорового питания. А мама была главной жрицей. Она свято верила, что есть надо правильно и по определенной системе – мама панически боялась набрать вес. На завтрак у нас с братом был выбор из гречки, овсянки и коричневого риса (белого риса в доме, разумеется, не держали), обед и ужин состояли из овощного супа-пюре и курицы или рыбы с салатом или овощами на пару. Из молочных продуктов допускались натуральный йогурт и творог. Чай – травяной или зеленый, конечно, без сахара. Десерта не предполагалось, равно как и белого хлеба. Разрешался мед, но я его терпеть не могла. Фрукты не ограничивались, но это ведь не то же, что печенье или конфеты.

Когда родители брали нас в ресторан, официанты часто предлагали нам что-то вкусное, но мы всегда смотрели на маму. Она могла кивнуть («можно!») или покачать головой («спасибо, но они только что поели»). Как правило, она специально просила не подавать хлеб – а хлеб мы любили больше всего на свете! Мамин укоризненный взгляд имел огромную силу. Если в гостях она видела, что мы быстро уплетаем что-то особенно вредное за детским столом, она смот­рела так, что кусок застревал в горле.

Правила правилами, но мама – трудоголик, она работала с утра до вечера, поэтому готовили для нас по большей части няни и домработницы. Они в глубине души были на нашей стороне и тихонько обсуждали между собой, что дети в этом доме лишены элементарных радостей. А мы использовали по полной свое детское обаяние, чтобы нам почаще заменяли киноа макаронами с сыром, а хек – сосисками. Мама думала, что всю эту вредную гадость едят няни, а на самом деле ели мы. Про наши страдания и лишения знали даже тре­неры – и награждали нас вкусненьким за всякие мелкие спортивные достижения. Летом наступал рай – нас отправляли в Черногорию, где можно было купить в городе вредных жирных буреков с мясом, хрустящую пиццу, приторное мороженое и песочные пирожные. Так что мы вполне приспособились и научились устраивать себе сладкую жизнь.

Одноклассники не понимали, почему нам надо, набив карманы сладостями, побыстрее бежать домой, чтобы успеть припрятать все до маминого прихода.

Однажды темной зимой мама улетела в Индию. Мы даже не подозревали, что там у нее происходит. А кто бы догадался? Она присылала нам фотографии, на которых каталась на слонах и купалась в бассейне. А потом выяснилось, что она уехала худеть... А заодно зара­зилась высокой индийской духовностью. Надо полагать, от слонов.

Когда мама вернулась, мы даже не сразу ее узнали. Как будто оказались в фильме «Вторжение похитителей тел», причем похитили именно нашу маму! Она сильно похудела, укоротила и без того короткие волосы, и взгляд стал каким-то отсутствующим.

Мама была подозрительно спокойна, ни за что нас не бранила, но смотрела сквозь нас. Этот взгляд зомби обретал какую-то сосредоточенность, только когда она занималась йогой, листала книгу­ «Домашние средства аюрведы» или жевала индийские крупы с пряностями. В эти моменты ее ни в коем случае нельзя было отвлекать.

Разумеется, мамино новое увлечение повлияло на наши диетические правила. Буквально на следующий после приезда день мама начала раскрывать кухонные шкафы, вытаскивать пакеты с продуктами и отправлять их в мусорное ведро. На полках воцарились все виды риса басмати, чечевица, бесчисленные травы и пряности, упаковки черных таблеток, сыр тофу и т. д. Дом пропах едким запахом жареного тмина, кориандра, корицы и масел, которые ­надо было втирать в кожу и в волосы. По вечерам мама жгла ароматические палочки (мы называли их «благовоняния») и сидела в позе лотоса, надев широкие штаны.

Индийскую кухню мы с братом невзлюбили – к маминому разочарованию. Обсудив серьезность положения, мы решили, что надо объединять наши ресурсы и на все карманные деньги покупать не игрушки (их-то всегда можно было­ у родителей выпросить), а еду. Булочки,­ печенье, конфеты, киндер-сюрпризы и шипучки мы прятали под кроватями или в дальних ящиках. Мороженое старались проглотить прямо на улице, даже если было очень холодно. Одноклассники не понимали, почему нам надо, набив карманы сладостями, побыстрее бежать домой, чтобы успеть припрятать все до маминого прихода. Хотя да, шоколад был нам все-таки разрешен, но в отвратном виде. Мой любимый божественный молочный шоколад был очень дальним родственникoм тому 99-процентному куску асфальта, который лежал в корзинке для сладкого. <br/ > Был один верный способ полакомиться запрещенными продуктами – пригласить в дом друзей, не готовых к диетам и рассчитывающих на нормальное детское угощение («гадость и отраву», согласно маминой философии). Но в индийский период даже это не всегда срабатывало, гостям тоже предлагался рис с карри. Длилось это аюрведическое безумие почти полгода и закончилось довольно резко. Маму обокрали в магазине «Путь к себе», где она запасалась очередной порцией масел и круп. Украли все – деньги, карточки, документы. Как ни странно, на маму это повлияло. Наверное, она увидела в этом инциденте какой-то скрытый смысл. К тому же это было очень смешно. Путь к себе бесславно оборвался. <br/ > В школе в первый год у меня не было столовой (я училась в московском французском лицее), ученики должны были приносить с собой ланч-боксы. Содержимое моей коробки сильно отличалось от того, что приносили одноклассники. В обеденный перерыв все удобно рассаживались, доставали термосы с макаронами, чипсы и колу, и начиналась самая важная часть трапезы – торг. «Мишки косолапые» менялись на мармеладные дольки, бутерброд с сыром на сухарики «Три корочки». В торгах я не участвовала, потому что никто не выказывал интереса к моим рисовым крекерам, финским сухарикам из цельной муки, зеленым яблокам, кураге и сырым грецким орехам. К концу года я наловчилась приносить треклятые 99-процентные плитки, выдавать их за обыкновенный темный шоколад и обменивать на что-нибудь приличное. Обман быстро раскрывался (ведь ничего нет противнее 99-процентного шоколада), но детей в школе было много, так что почти каждый день получалось находить новую жертву.

Недавно мы с мамой смотрели фильм «Маленькая мисс Счастье», в котором папа говорит прелестной пухлой дочке, что ей не стоит есть мороженое, потому что она и так... не идеальна! И семилетняя девочка впервые чувствует вкус несчастья и задумывается о том, что за удовольствия, оказывается, надо платить. А сладкий вкус может отдавать горечью. В семь лет она как будто теряет свою невинность. И счастье, которое ей так естественно и щедро было дано.

Что-то похожее произошло и со мной. Однажды, когда мне было семь или восемь, мы поехали с мамой в мага­зин выбирать мне одежду. Примеряли все подряд – платья, джинсы, свитера, юбки. Мама придирчиво оглядывала меня и иногда говорила: «Ну это тебе не идет». Не идет? Как это? Что-то со мной не так, раз маме не нравится. Она ведь, наверное, в этом понимает, ведь ее считают красивой и она работает в модной индустрии.

Не хочу думать, что любовь достается лишь идеальным людям – без животика и лишних килограммов.

Именно тогда во мне поселилось ­сомнение в собственной привлекательности, которое со временем только усиливалось. Через пару лет я вывела в дневнике роковое заклинание: ­«ПОХУДЕТЬ!» На самом деле я вовсе не была толстой, но не была и худенькой, как мой брат. Ваня мог и до сих пор может есть сколько угодно – и оставаться таким тощим, что его все пытаются подкормить. Воспитатели в садике заставляли его брать добавку в страхе перед дистрофией. А повариха в школе подкладывала двойную порцию. И он, кстати, часто прихватывал для меня белого хлеба или сладостей. Дома было негласное правило, что брату можно вполовину больше, чем мне. Никто не говорил, что это из-за проблем с весом (обсуждалось только здоровье), но все равно было страшно обидно. Я довольно рано поняла, как несправедливо устроен мир. Кто-то может наедаться сладостями до отвала – и ничего! А кто-то только подумает о круассане с маслом – и здравствуй, животик! Бог метаболизма суров и иррационален.

Я, конечно, ничего не понимала ни в многочисленных системах похудения, ни в диетах. Я знала правила здорового питания, но они с раннего детства ассоциировались у меня с запретами, которые надо нарушать. Я решила отказаться от всего, кроме фруктов и овощей. Продержалась я всего сутки, зато на следующий день попросила две добавки в школьной столовой. Через пару недель я снова села на диету (разумеется, с понедельника), но с тем же плачевным ­результатом.

Когда три с половиной года назад мы с мамой переехали в Париж, я перестала скрывать свою борьбу с весом. Гордо рассказывала всем, что сажусь на диету, а потом, после очередного провала, чувствовала себя жалкой рабой желудка. Мама вздыхала и говорила, что надо не на диету садиться, а менять образ жизни и питания, но когда тебе десять лет, это звучит слишком абстрактно. И к тому же все дети мечтают о быстром результате, ведь хочется проснуться принцессой. А есть ради этого каждый день гречку на обед – это же так скучно! <br/ > К тому же я знала, что при всей маминой силе воли у нее тоже бывают срывы. Например, она обожает мороженое и, если начинает его есть (очень редко), не может остановиться. За годы борьбы с собственным телом она искренне полюбила здоровую еду, но не научилась ограничивать порции – количество для нее пропорционально удовольствию. И еще она не представляет свою жизнь без красного вина и шампанского. Повзрослев, я осознала, как непросто ей даются все те ограничения, которые она для себя создала. Сейчас я понимаю, что она страдает самым обыкновенным пищевым расстройством. И что эта болезнь (а я почти уверена, что это диагноз) передалась мне. Мама была по-своему права, когда пыталась ограничить вредные продукты в доме и объяснить нам правила здорового питания. Но она делала это фанатично, еда в доме воспринималась как знак беды, как яд, как вражеский агент. А это значит, что мы на ней фиксировались, желали запретный плод, учились обманывать и хитрить. Тут уже один шаг до obsession, до нездоровой мании. Мама, кстати, сама прекрасно это понимает и однажды написала статью об орторексии – зацикленности на здоровом питании, которая считается родной сестрой анорексии (и ничуть не менее опасной). Я убеждена, что запреты в воспи­тании детей не работают. Со своим телом и со своей диетой я могла разобраться только сама. <br/ >

Я медленно училась худеть. Рылась в интернете, читала разные статьи и ­книги. Узнала, что бывают плохие и ­хорошие углеводы (чем вкуснее, тем хуже, разумеется). Поняла, что ­если хочешь похудеть, то не стоит съедать больше одного фрукта в день. Что два авокадо по калорийности равны гамбургеру. Что надо пить не менее двух литров воды, а иначе все усилия ­сойдут на нет.

Я старалась заниматься спортом, но, как и в случае с диетой, делала это рывками. Мы с братом в детстве занимались спортом четыре раза в неделю – кун-фу и теннисом. И то и другое мы терпеть не могли. Слово «спорт» прочно ассоциировалось со скукой и бесполезной тратой времени. Наверное, это тоже семейное – ни мама, ни папа спорт никогда не любили и не сумели нас им увлечь. Так что я до сих пор не определилась, какой же вид спорта – мой. Я уверена, что он существует, но пока его не нашла.

Прошлым летом мама взяла меня в Мерано, в знаменитую детокс-клинику Анри Шено. Мне было всего тринадцать, поэтому маму многие отговаривали брать меня с собой – дескать, ребенку рано худеть. Но они не знали, что я уже несколько лет экспериментирую с похудением. И что я готова систематизировать свои усилия.

Оказалось, что мы сначала едем в Италию к друзьям – «наесться», а только потом – в Мерано, худеть. Последовательность мне показалась странной, а мамины рассказы про Мерано меня ­напугали. Мне показалось, что мама нашла себе Индию даже в Италии. Отказываться было поздно, поэтому я решила хотя бы попрощаться с человеческой едой. Ела за троих, тем более что итальянская кухня – моя любимая. И это отобразилось на весах. Сразу на всех, потому что весы стояли у нас с мамой по всему дому, и каждый день мы вставали на них, стыдясь своего веса и спрашивая друг у друга: «Ну и сколько у тебя сегодня?»

Меранская клиника и сам доктор ­Шено произвели на меня огромное ­впечатление. Я думала, что попаду в мир запретов, но здесь никто ничего не запрещал, мне прописали совсем несложную диету «биолайт» и облегченную программу ванн и массажей. Но самое главное – со мной разговаривали как со взрослым человеком, объясняя принципы работы моего организма и идеи детокса, разбирая результаты моих анализов крови. Неделя в Мерано сделала то, что не смогла сделать мама за много лет, – убедила меня в том, что питание – это наука и что сбалансированная еда напрямую связана с красотой.

За неделю я сбросила четыре килограмма и, окрыленная скоростью похудения, без особого труда продолжала следовать диете Шено ровно до того дня, когда я, стройная и воодушевленная, обняв на прощание маму, уехала в свою новую английскую школу-интернат. И там все рухнуло. Во-первых, новая школа – это всегда стресс, а я с детства привыкла стресс заедать. Во-вторых, еда в английских школах далека от того, чем кормил нас волшебник Шено, выбрать в школьной столовке что-то полезное – почти невозможно. В-третьих, в школе не хочется привлекать к своим диетическим предпочтениям слишком много внимания, хочется делать то же, что делают твои друзья, не слишком выпендриваясь.

Так что я ела все, что давали. Спасало то, что я была обязана заниматься спортом шесть раз в неделю, поэтому, хотя вес и не уходил, я не чувствовала себя толстой – и вообще почти перестала об этом задумываться. Проходя мимо зеркала, я машинально думала: «О животик», но думала без привычной ненависти к себе.

Я часто слышу разговоры о том, что себя надо принимать и любить такой, какая ты есть. Мама на это пожимает плечами и говорит, что если быть довольной собой, то не будешь двигаться вперед. Я не знаю, так это или нет. Но именно в интернате я приблизилась к тому, чтобы принять свое тело. Тем более что оно становилось все более мускулистым.

Я очень гордилась тем, какие крепкие у меня ягодицы и какие сильные руки, и, приехав на каникулы, была уверена,­ что мама это заметит. Она заметила. Придирчиво оглядела меня, похвалила мои новообретенные мышцы, а потом разочарованно вздохнула: «Теперь осталось только избавиться от жира на жи­воте и спине». Сердце у меня упало. Хрупкое, с ­таким трудом обретенное равновесие рассыпалось в прах. Меня как будто отбросило далеко назад.

Мама оглядела меня, похвалила мои новообретенные мышцы, а потом разочарованно вздохнула: «Теперь осталось только избавиться от жира на жи­воте и спине».

На днях мне исполняется четыр­на­дцать. С момента, когда я вела свой детский дневник, прошло пять лет. Я способна проанализировать любой «типичный американский фильм». ­Могу довольно точно разобраться в том, что чувствую к Антону, Франсуа или Джеймсу. Но последняя запись – ­«ПОХУДЕТЬ!» – актуальна по-прежнему. Пожизненный приговор, написанный розовым фломастером.

Я люблю свою мать и горжусь ею. И знаю, что она очень любит меня. Я верю, что смысл жизни – любить. Но не хочу больше думать, что эту любовь можно заработать, только выполнив страшную заповедь «похудеть!». Не хочу думать, что любовь достается лишь идеальным людям – без животика и лишних килограммов. Не хочу верить, что только самокритика движет нас вперед, даже если это на самом деле так. Я просто хочу жить, быть собой и быть любимой.